Забытое.

Всё забытое иногда полезно поднимать со дна памяти нашей, которая со временем превращается в кладбище забытых имен. Это необходимо, чтобы учиться на примерах наших замечательных предков, но не только для этого. Истории великих уникальны, потому что все они были личностями. Иногда смешными, иногда слишком серьезными, но читать о них всегда интересно и полезно.

Из русской истории

—

В 1803 году, в ходе первой русской кругосветной экспедиции, Иван Федорович Крузенштерн привез в Японию громадные дорогие зеркала. Это был подарок от русского царя Александра I японскому императору.

Император жил в Киото, а Крузенштерн прибыл в Нагасаки. По традиции подарки императору японцы доставляли на руках. Зная, что расстояние от Нагасаки до Киото составляло ни много ни мало 600 верст, Крузенштерн поинтересовался «как быть с таким тяжелым грузом».

На вопрос русского капитана японцы отвечали, что доставка зеркал — сущие пустяки; вот когда китайский император слона прислал, тогда они намучились, слон оказался больно непоседливый…Действительно, зеркала в целости и сохранности доставили в Киото. Но японский император подарок не принял.

Причина была в том, что русский посол граф Николай Резанов отказался следовать японским традициям, по которым он должен был вползать в приёмную императора. А Крузенштерн пожалел о том, что зеркала не достались вождю с острова Нукагива – вот кто бы оценил подарок по достоинству! Во время пребывания русских на этом острове вождь, пользуясь гостеприимством Ивана Фёдоровича, каждый день посещал его каюту и часами крутился перед зеркалом, корча рожи.

—

Хоть и русский, а дурак!

Состоя в должности директора Морского кадетского корпуса, Крузенштерн по долгу службы посещал экзамены, которые сдавали его подопечные. Однажды на экзамене по истории одному гардемарину достался вопрос: «Лютер и реформация в Германии».

Юноша, знаниями явно не блиставший, вяло произнес: «Лютер был немец…», — и надолго замолчал. «Ну и что же из этого?» — нетерпеливо спросил Крузенштерн. «Хоть он был и немец, но умный человек!» — попытался отшутиться гардемарин.

Иван Федорович, между прочим, происходивший из остзейских немцев, тут же заметил: «А вы хоть и русский, но большой дурак!»

Расточительность — долг аристократа

—

Знаменитый Дюк Де Ришелье, будущий градоначальник Одессы, был внуком маршала Ришелье, который его обожал. «У Армана все мои достоинства и ни одного из моих пороков», — восторженно говорил он.

Бывали, впрочем, у маршала вспышки гнева, которые, с точки зрения современной педагогики, едва ли могут быть одобрены. Так, однажды, после большого карточного выигрыша у короля, он подарил внуку сорок луидоров. Недели через две маршал встревожился: верно, Арман сидит без гроша?

Честный внук изумился: как без гроша, а сорок луидоров? Маршал в бешенстве швырнул деньги нищему за окно: вот до чего дожил — мой внук не истратил сорока луидоров за две недели! 

Из воспоминаний Тэффи: Мережковский, или Отрицание юмора.

—

«Он никогда не смеялся. Вообще они оба (Мережковский и Гиппиус) абсолютно не понимали юмора. Мережковский даже как-то злобно не понимал. Иногда нарочно расскажешь им какую-нибудь очень смешную историю, просто чтоб посмотреть, что из этого выйдет. Полное недоумение. «Да ведь это он совсем не то ответил», — говорили они.

«В том-то и дело, что не то. Если бы он ответил правильно, так нечего было бы и рассказывать». — «Да, но зачем же он так ответил?» — «Потому что не сообразил». — «Ну так, значит, он просто глуп. Чего же тут интересного?» Зинаида Николаевна все-таки оценила несколько строк из стихотворения Дона Аминадо, человека действительно очень талантливого и остроумного.

«Надо восемь раз отмерить,
Чтоб зарезать наконец» ,—

декламировала она. Мережковский относился к этому мрачно. Не одобрял. Владимир Злобин заступался за Мережковского: «Нет, он все-таки понимает юмор. Он даже сам как-то сказал каламбур». За двадцать лет их близкого знакомства один каламбур. Остряк, можно сказать, довольно сдержанный.

—

Однажды во время войны в оккупированной немцами Биарицце Мережковскому разрешили прочесть лекцию и дали зал. Народу собралось мало. Сидело несколько явно командированных немецких офицеров. Читал Мережковский так тихо, что я в первом ряду почти ничего не слышала. Сказала ему об этом в антракте. «Все равно,— обиделся он. — Я громче читать не буду. Пропадут модуляции. Мои модуляции прекрасны. Я их специально отделывал». Второе отделение окончательно прошептал. Немцы ушли.

—

Тридцатые годы прошлого века, Париж, литературный клуб «Зеленая лампа». На эстраде публицист Талин-Иванович красноречиво и страстно упрекает эмигрантскую литературу в косности, отсталости и прочих грехах. «Чем заняты два наших крупнейших писателя?

Один воспевает исчезнувшие дворянские гнёзда, описывает природу, рассказывает о своих любовных приключениях, а другой ушёл с головой в историю, в далёкое прошлое, оторвался от действительности…»

Мережковский, сидя в рядах, пожимает плечами, кряхтит, вздыхает, и наконец просит слова. «Да… так оказывается, два наших крупнейших писателя занимаются пустяками? Бунин воспевает дворянские гнёзда, а я ушёл в историю, оторвался от действительности! А известно господину Талину…»

—

Талин с места кричит: «Почему это вы решили, что я о вас говорил? Я имел в виду Алданова!» Немая сцена — прямо по Гоголю. Мережковский совершенно растерялся. На него было жалко смотреть.

Автор: Тина Гай, философ, кандидат философских наук, социолог,  преподаватель гуманитарных дисциплин.